Александр Сапаров - Путь к трону. Князь Глеб Таврический
Только сейчас до меня дошло, что я голый. Но на мою наготу особого внимания никто не обратил, хотя две девицы вначале похихикали, глядя на мое скукоженное от холода достоинство.
Хозяин поднял крышку лавки, стоявшей у стены, достал из глубин рундука старые латаные порты, сунул их мне в руки и попытался похлопать по плечу, но не достал. Я быстро натянул это тряпье и хотел перевязать его все той же березовой лентой, но вепс протянул мне плетеную льняную веревку, и проблема удержания штанов была решена. Больше мне пока никакой одежки не выделили, но для меня сейчас и холщовые драные порты были праздником.
Немного погодя все сели за стол, хозяйка, натужась, вынула горшок из очага и поставила на середину стола, члены семьи начали по очереди залезать в него своими ложками. Мне тоже выделили убогую ложку, по-видимому, творение кого-то из детей, потому что есть ею было совершенно невозможно. Но я, попросив нож, быстро сделал конус из бересты и, защепив его палочкой, вместе с остальными стал есть аппетитно пахнущее варево в горшке. Это оказалась до каши распаренная репа, она была чуть подсолена и вместе с куском черного хлеба, по консистенции напоминающего глину, показалась мне, голодавшему три дня, лучшим блюдом на свете.
После ужина быстро темнело, два маленьких окошка, затянутых бычьим пузырем, почти не пропускали света. В женском углу зажгли лучину, и под хиханье и хаханье девушек и их мамаши послышался шорох веретен и стук ткацкого станка. Немного погодя женщины завели заунывную грустную песню, в которой я, естественно, ни хрена не понимал. Продолжалось это еще около двух часов, затем из-под лавок были раскатаны грубые, сшитые из шкур и тряпок перины, набитые утиным пухом, и потертые, плохо выделанные сшитые вместе овечьи шкуры. Мне было предложено отдельное место немного в стороне от остальных домочадцев, спавших вплотную друг к другу.
Лучина была задута, и наступила полная темнота. Буквально через пару минут наступившую тишину нарушило сосредоточенное сопение хозяина и легкое постанывание его жены. Еще через пять минут они оба, облегченно вздохнув, захрапели.
Я испытывал такой кайф после двух ночевок голым в полусыром мху, что теплая овечья шкура мне казалась верхом блаженства. Глаза уже закрывались, когда я неожиданно обнаружил, что под мышкой появилась чья-то голова, и с удивлением понял, что рядом со мной лежит обнаженной одна из хихикавших девчонок. Она робко полезла рукой к моему органу, затем я услышал ее довольное хмыканье, но даже не успел ничего предпринять самостоятельно, как девушка в прямом смысле взяла инициативу полностью в свои руки. В сей ответственный момент рядом со мной опять кто-то зашевелится – это оказалась вторая девчонка, которая что-то шептала недовольным голосом своей сестре, – она, похоже, злилась, что долго ждет своей очереди. После того как обе молоденькие вепки наконец от меня отстали, я заснул мертвецким сном в несколько секунд.
Утро для меня началось с того, что с меня бесцеремонно стащили овечьи шкуры, исполнявшие функции одеял. Все, похоже, давно встали и занимались делами. Хозяин, которого, как я понял, звали Вейкко, подал мне длинную льняную рубаху с многочисленными дырками. А поверх нее предложил грубый армяк, сшитый из овечьих шкур и воняющий кислым тестом. Армяк был мне по пояс, руки по локоть высовывались из рукавов, а когда я попробовал его запахнуть, раздался подозрительный треск. Ну и ладно, решил я, буду пока ходить нараспашку – все равно лучше, чем голышом. Мы доели холодные остатки репы, запили их кислым до ужаса квасом с краюхой зачерствелого черного хлеба, потом Вейкко поманил меня во двор, я не торопясь замотал ноги выданными мне тряпками и надел лапти собственного производства. Надо сказать, были они ничуть не хуже, чем у членов вепсского семейства. Когда мы вышли на улицу, я увидел, что там нас уже ожидают трое его сыновей, они были такими же мелкими, как отец, только не такими коренастыми. Ну что же, пришла пора отрабатывать еду, одежду и кров. Мы взяли пару топоров и направились в сторону пала, откуда я вчера пришел в их дом. Парни всю дорогу оживленно болтали, бросая на меня ехидные взгляды. По ним было понятно, что мои ночные приключения не остались тайной для окружающих, и похоже, девушки проделали это с благословения родителей.
Дорога не заняла много времени. Когда мы пришли, парни сразу начали сгребать остатки стволов, сучья в кучи и разжигать их заново с помощью тлеющих еще углей. Мне с Вейкко пришлось заниматься более тяжелой работой – корчеванием пней. Мы вначале обрубали корни, а потом на пару, подложив под здоровенную вагу бревно, проверяли корни на крепость. Работа спорилась, потому что я был, наверно, раза в четыре тяжелее и выдирал пни гораздо легче, чем мой хозяин. Вейкко был доволен и пытался мне что-то объяснять.
Зато к концу дня я знал несколько слов вепсского языка, и все они, похоже, были нецензурными.
Когда мы к вечеру пришли к дому, я обнаружил, что небольшое приземистое бревенчатое строение на берегу реки дымится со всех сторон. Дым лез из всех щелей и меньше всего в трубу.
«Неужели баню топят!» – с надеждой подумал я. И действительно обе девушки, сегодня ночью побывавшие у меня под одеялом, суетились у дверей предполагаемой бани. Там же горел еще и костер, из которого они периодически деревянными щипцами доставали небольшие округлые камни и кидали их в ушаты с водой, оттуда раздавалось громкое шипение и поднимались столбы пара, – я еще подивился, как с умом выбраны камни, которые не трескаются от такого издевательства. Мы посидели на крыльце, ожидая, когда протопится каменка и нагреется вода в деревянных ведрах, и вскоре хозяин доброжелательно замахал мне руками, приглашая мыться. Когда я, скинув одежку, залез, согнувшись в три погибели, в мыльню, на полке уже сидели хихикающие девчонки, светясь в полутьме своими белыми прелестями. Тут меня осенило, и я, накинув армяк, выскочил на улицу и, подбежав к ближайшей березе, начал ломать ветки. Поздние, начинающие желтеть листья, конечно, были уже совсем плохими, но все же мне удалось связать удовлетворительный веничек, и с ним я вновь уселся рядом с девушками. Они с недоумением смотрели на веник, а когда я подкинул горячей воды на каменку, завизжали и кинулись на пол. Я же с удовольствием охаживал себя веником со всех сторон, чувствуя, как с меня сползает вся грязь, которую собрал, шляясь трое суток голым по северному лесу. Девчонки постепенно оклемались и вновь уселись рядом со мной, и даже дали похлопать себя веником по всяким соблазнительным местам, когда же я, возбужденный таким зрелищем, захотел большего – мне отказали, показав знаками, что все еще впереди. Потом я лег на скамейку лицом вниз, а одна из девушек, усевшись на меня, яростно терла спину лыковой мочалкой, периодически смачивая ее в горшке с разведенным щелоком. Когда мы, красные и распаренные, отмывшиеся щелоком до скрипа, вышли из темного банного нутра, нам навстречу уже шли давно ожидавшие этого момента оставшиеся члены семейства. После бани я впервые за эти дни почувствовал себя человеком. А наутро все началось заново – тяжелая работа, скудная еда и пни, пни во сне и наяву.
В такой работе прошли две недели, становилось все холоднее, – по-видимому, уже была вторая половина сентября. На будущем огнище мы полностью выкорчевали все пни и бросили всю древесину сохнуть до конца зимы, чтобы весной полностью сжечь высохшие древесные остатки. А на золе, оставшейся после пала, после посева вырастет новая рожь. Пройдет два года – и новый пал пройдет уже в другом месте. И подобный способ земледелия будет в этих местах еще несколько сот лет, пока наконец огнищане не перейдут на более прогрессивные методы земледелия. Я за это время смог выучить несколько десятков слов и мог кое-как общаться, тем более что словарный запас у лесных жителей был не очень большим. Меня, кстати, заинтересовало, почему Вейкко с семьей не живет, как обычно вепсы, в небольшой веси на три-четыре двора, а на отшибе в глубине леса, но задавать такие вопросы я попросту постеснялся.
Начались первые заморозки, реку с берегов уже сковывало льдом. По безыскусному чертежу Вейкко, нарисованному им прутиком на пепле костра, мне стало понятно, что вышел я, оказывается, в своих странствиях на приток Свири, так что до средневековой цивилизации отсюда было совсем недалеко. Хотя, по правде сказать, какой сейчас год, я абсолютно не представлял. И есть ли цивилизация на самом деле. Но железные топоры и ножи в хозяйстве подтверждали, что, по крайней мере, железо эта цивилизация знает. Я втянулся в тяжелую работу и не уставал так сильно, как в первые дни, и теперь часто вечерами задумывался о своей судьбе. Совершенно не хотелось провести всю жизнь в северных лесах, занимаясь убогим сельским хозяйством. Однако мне казалось, что, не зная ни языка, ни обычаев, покидать гостеприимный дом вепсов очень неразумно. Но все равно надо было готовиться к встрече с жестоким миром, лежащим за лесами. И скоро все семейство с удивлением следило за моими упражнениями. Я бегал, прыгал, восстанавливал все навыки, утерянные за много лет кабинетной работы, когда надо было шевелить только мозгами. Мое молодое тело с удовольствием откликалось на тренировки, а растяжку я смог вскоре сделать такую, что довольно легко садился на шпагат. К сожалению, у Вейкко совсем не было оружия, поэтому учиться работать с мечом не получилось. Незаметно за заботами пришла настоящая зима. Вокруг дома засверкали белизной сугробы, еще не разбавленные сернистыми выбросами заводов Северной Европы. Я уже смирился с тем, что зимовать буду с семейством вепсов. Рожь и ячмень были убраны, сено, накошенное на узких лесных прогалинах, ждало вывозки, дров для очага было завались. В общем, живи и радуйся. Однако Вейкко ходил чем-то недовольный и вздрагивал от каждого постороннего шума, а его жена часто показывалась с покрасневшими от слез глазами. Когда стал со своим хилым знанием языка выяснять, в чем дело, я узнал, что Вейкко ушел из деревни несколько лет назад и не платил пошлины Белозерскому князю, считавшемуся хозяином этих мест. А зимой по рекам разъезжают в поисках таких одиночек мытники, которые рады раздеть и разуть любого встречного. И если на них наткнутся этой зимой, что очень даже возможно, семья может оказаться у разбитого корыта.
